В конце ХVIII в. журналы Новикова поворачивают от христианства к язычеству. Банальные рассуждения о страстях человеческих, о цели жизни, о долге и “достоинстве человека” (сегодня бы сказали - о правах) Труды Новикова сегодня никто не вспоминает, а басни Крылова, например, читают и будут читать и через сто лет.
Радищев – Навальный своего времени, имел «дар одно худое видеть».
Краткую, но очень точную характеристику писателя дал Пушкин в своей статье «Александр Радищев». Приведем выдержки из нее.
«В конце царствования Екатерины II несколько молодых людей… отправлены были в Лейпцигский университет… Учение пошло им не в прок… Молодые люди проказничали и вольнодумствовали...
Университетская жизнь принесла Радищеву мало пользы. Он не взял даже на себя труда выучиться порядочно латинскому и немецкому языку, дабы по крайне мере быть в состоянии понимать своих профессоров… Тесная связь с молодым Ушаковым имела на всю его жизнь влияние решительное и глубокое… Им попался в руки Гельвеций (французский философ-материалист.) Они жадно изучили начала его пошлой и бесплодной метафизики. Теперь было бы для нас непонятно, каким образом холодный и сухой Гельвеций мог сделаться любимцем молодых людей, если бы мы, по несчастию, не знали, как соблазнительны для развивающихся умов мысли и правила новые, отвергаемые законом и преданиями… Другие мысли, столь же несбыточные, заменили мысли и мечты учеников Дидро и Руссо, и легкомысленный поклонник молвы видит в них опять и цель человечества, и разрешение вечной загадки, не воображая, что в свою очередь они заменятся другими.
Радищев написал «Житие Ушакова». Ушаков умер на 21-м году от следствий невоздержанной жизни. Но на смертном одре он еще успел преподать Радищеву урок …потребовал яду… С тех пор самоубийство сделалось одним из любимых предметов его размышлений.
Возвратясь в Петербург, Радищев вступил в гражданскую службу…
Императрица, долго смотревшая на усилия французских философов как на игры искусных бойцов и сама их ободрявшая своим царским рукоплесканием, с беспокойством видела их торжество и с подозрением обратила внимание на русских мартинистов, которых считала проповедниками безначалия… Радищев попал в их общество… Он написал свое «Путешествие из Петербурга в Москву», сатирическое воззвание к возмущению, напечатал в домашней типографии и спокойно пустил в продажу.
Если представим себе силу нашего правительства, наши законы, их строгость… - то преступление Радищева покажется нам действием сумасшедшего… У него нет ни товарищей, ни соумышленников. Он один… Мы никогда не почитали Радищева великим человеком. Поступок его всегда казался нам преступлением, ничем не извиняемым, а «Путешествие в Москву» весьма посредственною книгою…
Но, может быть, сам Радищев не понял всей важности своих безумных заблуждений… Екатерина сильно была поражена… Радищев предан был суду…
Император Павел I возвратил ему чины и дворянство, взял с него обещание не писать ничего противного духу правительства… Радищев не питал в сердце никакой злобы к прошедшему и примирился искренне со славной памятию великой царицы.
Не будем укорять Радищева в слабости и непостоянстве характера…. Глупец один не изменяется, ибо время не приносит ему развития… Мог ли пылкий Радищев не содрогнуться при виде того, что происходило во Франции во время Ужаса? Мог ли он без омерзения глубокого слышать некогда любимые свои мысли, проповедаемые с высоты гильотины, при гнусных рукоплесканиях черни?
Император Александр… определил Радищева в комиссию составления законов… Бедный Радищев вспомнил старину и в проекте, представленном начальству, предался своим прежним мечтаниям. Граф Завадовский удивился: «Эх, Александр Николаевич, охота тебе пустословить по-прежнему! или мало тебе было Сибири?» В этих словах Радищев увидел угрозу. Он возвратился домой и… отравился. Конец, им давно предвиденный и который он сам себе напророчил!» (Пушкин А.С. ПСС в 10 т. Т. 7. С. 349-359.) Так заканчивает Пушкин повествование о Радищеве.
Самоубийство - редкий для русского писателя исход. Радищев на это пошел сознательно.
“«Путешествие в Москву» есть, как мы уже сказали, очень посредственное произведение… - пишет Пушкин. - Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и проч. преувеличены и пошлы. В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидрота и Реналя… Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приставленные ко всему, - вот что мы видим в Радищеве. …Не лучше ли было бы указать на благо, которое власть в состоянии сотворить? Он поносит власть господ, как явное беззаконие: не лучше ли было бы представить правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению состояния крестьян; он злится на ценсуру; не лучше ли было потолковать о правилах, коими должен руководствоваться законодатель…? Но все это было бы просто полезно и не произвело бы ни шума, ни соблазна, ибо само правительство не только не пренебрегало писателями и их не притесняло, но еще требовало их соучастия, вызывало на деятельность, принимало их советы – чувствовало нужду в содействии людей просвещенных…
Все прочли его книгу и забыли ее… Ибо нет убедительности в поношениях и нет истины, где нет любви» ( Пушкин А.С. ПСС в 10 т. Т. 7. С. 359-360. ; 3 апр. 1836 г.).
А.С. Пушкин, удивленный появлением «книги, в которой дерзость мыслей и выражений выходит изо всех пределов» (7;300), пишет статью под названием «Путешествие из Москвы в Петербург». «Я вздумал съездить в Петербург, где не бывал более 15 лет… Вместо пирогов и телятины я хотел запастися книгою… Зашел я к старому своему приятелю… Он вынул из-за полного собрания сочинений А.Сумарокова и М.Хераскова книгу… «Прошу беречь ее», - сказал он таинственным голосом… Я прочел заглавие «Путешествие из Петербурга в Москву». Книга, некогда прошумевшая соблазном; …ныне типографическая редкость, потерявшая свою заманчивость, случайно встречаемая на пыльной полке библиомана или в мешке брадатого разносчика» (Пушкин А.С. ПСС в 10 т. Т. 7. С. 268-271.)
Пушкин начал читать ее с конца, т.к. ехал в обратном направлении. И сравнивает впечатления Радищева со своими.
Например, на рассуждения Радищева о крестьянской избе - по-черному, с земляным полом, пузырем в окне, - Пушкин отвечает: произошли улучшения: «труба в каждой избе; стекла заменили натянутый пузырь; вообще чистота, удобства… Очевидно, что Радищев начертал карикатуру; но он упоминает о бане и о квасе, как о необходимостях русского быта. Это уже признак довольства. Замечательно и то, что Радищев, заставив свою хозяйку жаловаться на голод и неурожай, оканчивает картину нужды и бедствия сею чертою: и начала сажать хлебы в печь» (7;289).
Уже были процитированы слова Пушкина из этой статьи, где он говорит об отсутствии рабского унижения в русском крестьянине, о его «благосостоянии» (см. 3.14). Отрывок этот поэт заканчивает выводом, опровергающим позицию Радищева: «Конечно: должны еще произойти великие перемены: но не должно торопить времени, и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества…» (7;291-292). Это то, с чего мы начали книгу: нельзя упрекать царское правительство в том, что оно не сделало для народа метро. Время было деятельное, - говорит Пушкин. Но деятельность соответствовала времени. Главное в истории и человека, и страны – нарушались при этой деятельности Божьи заповеди или дерзко попирались.
Главу «Слепой» Пушкин заканчивает так: «Вместо всего этого пустословия, лучше было бы, если Радищев… поговорил о наших народных легендах, которые до сих пор еще не напечатаны и которые заключают в себе столь много истинной поэзии. Н.М. Языков и П.В. Киреевский собрали их несколько etc.» (7;292). Опять же важная и мудрая мысль поэта: чем искать способы самовыражения, загружать читателя своим измышлениями, не лучше ли внимательнее изучить народную позицию, народную поэзию. Проку было бы более.
На критику Радищевым армии Пушкин отвечает: «Рекрутство наше тяжелое: лицемерить нечего… Но может ли государство обойтись без постоянного войска? Полумеры ни к чему доброму не ведут» (7;295). В справедливости этих слов, вероятно, мы будем иметь возможность убедиться в скором будущем…
Прочитав главу «Торжок», в которой Радищев говорит о свободе книгопечатанья, Пушкин делится мыслями о сильнейшей власти - власти печатного слова. «Никакое богатство не может перекупить влияние обнародованной мысли», - замечает он. «Аристокрация самая мощная, самая опасная - есть аристокрация людей, которые на целые столетия налагают свой образ мыслей, свои страсти, свои предрассудки… Никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда» (7;300-301). То есть никакой свободы здесь быть не должно! Радищев повторяет безумные, легкомысленные, безбожные идеи французских либералов, противоречащие логике развития общества. И Пушкин это блестяще понимает. «Уважайте класс писателей, но не допускайте же его овладеть вами совершенно». «Власть и свободу сочетать должно на взаимную пользу» (7;302).
Итак, Пушкин раскрыл читателям всю опасность пустого критиканства, легкомысленных прожектов, бездумного повторения чужих идей. Он, вслед за Екатериной, которая назвала Радищева «бунтовщиком хуже Пугачева», понимал, сколь разрушительными могут быть последствия подобных невинных книжек. И суть наших проблем не в том, что не было сказано правды. Все сказано было верно и точно. Суть в том, что сказанное не было услышано. Эта же проблема остается и для нас с вами: услышим ли мы…